Про «звезду»

Снимаем в какой-то дыре, вдали от трассы, от людей, от мира и вообще какой-либо советской власти.

Деревушка. Сейчас уже названия не помню. Три дома четыре сарая что называется. Да это и не суть важно. Таких селений в Казахстане нынче как у дурака махорки.

Старые приземистые развалюхи с плоскими крышами, заборы покоцанные, сараюшки глинобитные, на улицах пыль столбом, скот пасется вдоль дорог, кое-как устроенный быт: воды нет, света нет, нет того, нет другого, а люди – счастливы. Вот такая вот земная радость непостижимая. И ничего им не нужно. Живут.

А тут еще куча психов приехала. (То есть – мы). Киношники. Все не так скучно.

По сценарию нам нужен был поселок конца сороковых. Послевоенная разруха. А тут как раз такой. И ничего достраивать не нужно, никаких декораций, заходи и снимай в любую сторону. И не сильно далеко: триста с небольшим километров от Алма-Аты.

Классно же!

И местные рады. Каждый день шум-гам, трескотня. Заодно и в «массовке» предлагают сняться. Две тысячи тенге платят – приличные деньги по нынешним временам. Почему бы и не мелькнуть.

Гримерша ко мне подбегает:

— Массовку красить?

— Не надо, — говорю. — Они и так в самую масть. Смотри, какие лица фактурные. От сохи.

И действительно. Лица что надо. Солнцем обожженные, степным ветром отполированные. Настоящие.

Снимаем, значит.

Два часа ночи. Башка квадратная. Толпа – человек двести: бабы-мужики, аташки-апашки, молодые мамаши с детями малыми. Плюс живой реквизит: бараны, коровы, собаки, козлы какие-то приблудные. Ну и нас еще человек сто – группа. Половина уже под шофе. Весело, одним словом. В психушке выходной как говорится.

Второй в «матюгальник» орет, оператор в мыле, «светики» с приборами носятся, не успевают переставляться, дети в кадре уже спят, мамаши их будят, те ревут…

Весь набор.

И тут ко мне мамзель какая-то в легком ситцевом платьишке бочком-бочком. На вид так лет двадцать-двадцать один. Ничего такая! Полный боекомплект. Все при ней. И спереди, и сзади. И ростом выше меня почти на голову. Чем их тут кормят интересно?

А мне не до шашней. Хочется послать все к чертовой матери и завалиться спать.

А тут – эта мамзель. Подкрадывается, значит, ко мне вплотную, шажочками мелкими, в руке – мобильник. Там моя физиономия: где-то нарыла. Она в телефон свой смотрит, потом на меня. И серьезно так:

— Это ж вы?

— Мхм.

— И это ж вы тут типа – режиссер?

— Мхм.

— И это вы тут всем командуете ?

— Мхм.

— Тогда так: давайте мне ваш телефон, я как в город приеду – позвоню.

— Зачем? — фыркаю я и оживляюсь одновременно. Рефлексы знаете ли. Они ж никуда не деваются. С ними и помираешь, говорят.

— Ну как это – зачем? — с нехорошим таким смешком передразнивает мамзель. — Я ж сейчас одиннадцатый заканчиваю и потом в город поеду.

— И что?

— Как это – что? — снова смешок. — Там я в кино буду сниматься. У вас в первую очередь. И стану звездой.

— А потом?

— Что – потом?

— Ну, станете вы звездой, а потом что?

Мамзель глянула на меня сверху вниз глазами доктора, который только что просмотрел безнадежные анализы пациента.

И говорит:

— Потом я стану знаменитой и все меня будут узнавать. 

Я даже наушники снял. Вышел из-за плейбека.

— Интересно, — говорю, — интересно. Отличная идея. И в каком это кино вы будете у меня сниматься?

— Ясно в каком, — отвечает. — Про любовь.

— М-м, — оценивающе киваю я. — Действительно. В каком же кино вам еще сниматься…

— Но у меня есть одно условие, — говорит мне будущая звездень.

— Какое?

— Целоваться я не буду.

— То есть как?

— А вот так!

— А что же это за кино про любовь, где не целуются? — хмыкаю уже я.

— Ну вот такое, — отвечает мне мамзель. — В нашем кино никто не целуется.

— В каком это вашем, позвольте узнать?

— В нашем, значит – в казахском.

— А-а, — говорю. — Тогда вам к другому режиссеру надо. А у меня, боюсь, придется целоваться.

Мамзель глянула на меня уничтожающе, стиснула зубки, прошипела что-то презрительное и ушла, гордо вскинув голову.

Ну и слава богу, решил я и вернулся за плейбек. И занырнул обратно в свою родную шизофрению.

Прошел час. Может быть – два. Не знаю. Чувствую, рядом кто-то стоит. Поднимаю голову – мамзель. Та самая. Стоит и дышит. И волнительно так дышит. И глазами на меня зырк-зырк.

— Ладно, — говорит. — Я согласная.

А я, честно говоря, уже и забыл про нее. Мало ли: каких только «звезд пленительного счастья» не встречал я в своей жизни, особенно в провинциях.

А сейчас не до звезд. Сейчас под ногами земля горит: Второй потихоньку с ума сходит, голос охрип и орет он уже одними легкими, массовка все также смотрит в камеру, оператор мажет, фокуса нет, осветители с ног валятся, не справляются, а тут еще какая-то акселератка мозг мне выносит.

— Согласная я, — говорит.

И дышит.

— На что, — спрашиваю, — согласная?

— Ну как это на что? — зло огрызается мамзель. — Вы же сказали, что надо целоваться. Короче, согласная я.

— А-а, — доходит до меня. — Ну и замечательно.

— Только у меня есть одно условие! — тут же обрывает меня мамзель.

— Какое?

— Актер, с которым я буду целоваться, должен быть красивым.

— Да?

— Да!

— Некрасивый не пойдет?

— Нет, не пойдет.

— М-да, — тяжко вздыхаю я. — Что же  мне с вами делать?

И смотрю на мамзель. И она на меня смотрит. И яростно так смотрит. И по всему видно – настроена решительно. Просто так от нее не отделаешься.

— Ну хорошо, — включаю я заднюю, — кого бы вы хотели себе в партнеры?

 -Ну-у, — закатывает она глаза к черному небу, — я так сразу не могу вам назвать. Ну есть же красивые актеры?

— Есть же, — соглашаюсь я. — Признаться, их сейчас как грязи. И все красивые. Некоторые даже красивее женщин.

Мамзель сдвинула бровки и задумалась. Видимо, включила процессор  и стала перебирать в памяти всех красивых.

Тут я поспешил ей на помощь.

Предложил:

— А что если не такой уж красивый, но зато знаменитый?

 — Это как? — не поняла мамзель.

— Ну, вот, предположим, — начал я развивать свою мысль, — найдем мы, например, красивого, а он окажется малоизвестным. Какой от него толк, сами подумайте?

Мамзель слегка растерялась. Можно сказать, даже напряглась, но тут же собралась, постаралась сосредоточиться, но у нее не совсем получилось.

А я продолжаю.

— И вот, станете целоваться с малоизвестным, тогда и вас не особо заметят. А если вы будете целоваться со знаменитым, то вы сразу заделаетесь звездой. И засияете. Ярче всех. Я  вам зуб даю: от поклонников отбоя не будет. Все обложки глянцевых журналов – ваши. А что будет твориться в инстаграмме и тик-токе, так это я просто не представляю!

Мамзель зарделась. Заулыбалась. В глазах ее запрыгали коварные бесы тщеславия. («Съемочную площадку на секунду заволокло бриллиантовым дымом»).

— Ну а кого вы предлагаете? — заерзала от предвкушения мамзель, когда дым слегка рассеялся.

— Вы видели картину “Шал”? — захожу я издалека.

— Кажется, видела, — проговорила медленно мамзель и нахмурила бровки, пытаясь вспомнить. — А про что там?

— Ну там про выживание, — говорю я. — Там один мужик ушел в степь с баранами и заблудился в тумане и на них стали нападать волки и он всех победил.

— О-о! — обрадовалась мамзель. — Значит он типа герой?

— Еще какой! — отвечаю. — Герой дальше некуда. Всех волков перебил, передушил.

— Во! — не на шутку разволновалась мамзель. — Такой мне подходит.

— Такой каждой подойдет! — подогреваю я.

— А на кого он похож?

— Не понял.

— Ну на кого из звезд он похож? На Бред Питта?

— Не. На Пита не очень.

— Может, на Бен Аффлека?

— Ну… — замялся я. — На Аффлека тоже не очень.

— Ну а на кого? — захрустела пальцами мамзель. — Может Ди Каприо? Джонни Депп? Антонио Бандерас?

— Ну трудно сказать, — задумчиво отвечаю я. — Так сразу и не найдешь подходящую аналогию.

— Чего? — не поняла мамзель.

— Ну аналогию, — поясняю я. — В смысле похожий вариант. На Бандераса он тоже не очень тянет. Быть может, в чем-то есть сходство с доктором Лектором. Чем-то…

— Доктор Лектор? — напряглась мамзель. — Это еще кто такой?

— Ну-у, как бы вам объяснить, — развиваю я дальше свою мысль. — Помните такой фильм “Молчание ягнят”? Там был такой персонаж, которого держали в тюрьме.

— Так он сидевший? — заценила мамзель. — Я таких уважаю. Откинулся, значит, и стал наводить порядок? Я люблю такие фильмы.

— Ну можно сказать и так. 

— Значит он с харизмой!

— Еще бы!

— А как его зовут? Как фамилия?

— Тогузаков, — говорю я.

— Тогу… как? Что-то я про такого не слышала, — скривилась мамзель.

— Да вы что?! — подбросил я дров в огонь. — Вы не знаете, кто такой Тогузаков?! Как же так? Он же сейчас у нас номер один! Его все знают. Он по улице просто так пройти не может, люди кидаются обниматься. Он уже в автобусы перестал садиться, приходится на такси ездить. Да и то, все таксисты его возят бесплатно. Лишь бы сфотаться на память. Вы же тоже так хотите? Чтобы вы шли по улице и все бы вам в след пальцем тыкали – смотри, вон она пошла! Есть же?

— Аха! — обрадовалась мамзель. — Точно! А где он снимался?

— Да где он только не снимался! — говорю я. — Во всех знаменитых фильмах. И про бандита, и про зайца, и про волка и даже про президента… Неужели вы «Шал» не видели? Так вот это – он!

— Это… Это который с волками дрался?!

— Ну.

— Да вы что? — отшатывается от меня актриса. — Он же старый!

— Ну, это как посмотреть, — встаю я на защиту своего актера. — Если следовать шаблонам, то вполне возможно, но вы ж не знаете, какой он живчик! Да он любому Бандерасу фору даст! Да и вообще, вы ему в паспорт не заглядывайте! Вы на экран смотрите.

— Ну а сколько ему лет?! – чуть ли не кричит мамзель.

— Какая вам разница сколько ему лет! Да, он не юнец, — вставляю я, — но зато какой знаменитый! Его тут каждая собака знает. Напишем сценарий, где он будет играть какого-нибудь депутата. Или крутого бизнесмена. А вы у него будете токалкой. Вполне актуальная нынче тема. Жизненная. Круто же!

— Да вы что?!- чуть ли не в слезы мамзель. — Да за кого вы меня принимаете?!

И резко развернувшись – в ночь. В никуда! Разве что дверью не хлопнула. Жаль только вот двери не было. А так бы – вышибла!

Уф-ф, думаю. Теперь-то уж наверняка отвяжется.

И снова за плейбек. (Не искушай меня, господи).

Пашем дальше. Надо сцену добить все-таки. Скоро рассвет.

…И вот не слышно уже Второго. Он только глазами матерится и руками разводит. Вместо него орут петухи. К ним через паузу подключаются ишаки.

Гримерша рядышком прикорнула на стульчике и давно уже спит.

Светики лежат вповалку, как мешки с мукой.

Оператор ходит с красными, как у вурдалака, глазами.

Смотрю на часы – пять утра. В башке пусто. Как в барабане. Внутри – то же самое. Ничего не осталось. Все высосали, сволочи. Осталась всего лишь одна мысль – пойти в режваген и  «упасть на дно колодца». И уснуть. А еще лучше – пойти и утопиться где-нибудь поблизости. И чтобы никто потом не нашел.

Только было собрался в кэтеринг «за кофеем». Хоть взбодриться слегка. Смотрю…

Стоит.

Моя мамзель.

Глаза опухшие от слез, в руках платочек мнет. Влажный. И смотрит на меня как Ленин на Троцкого. И исподлобья, с присвистом в горле:

— Ладно! 

— Что – ладно?

— Согласная я.

 — На что?

— С Тогузаковым целоваться.

Я закрываю глаза. Мысленно призываю всех святых на помощь и понимаю – нет. Эту я победить не смогу. С этой бороться бессмысленно. Такую не отговоришь. Попадаются иной раз такие экземпляры, с которыми бесполезно. Здесь как раз такой случай. Здесь – судьба. Здесь, можно сказать, рок.

С другой стороны – может оно и хорошо? Кино – это ведь такая зараза: если подцепил, то уже надолго. Если не навсегда.

Осталось только Тогузакова предупредить, чтоб он, зараза, на другой проект не соскочил. Про любовь будем снимать.